Эта серия снимков, как и все прочие замечательные опыты Мейбриджа, на самом деле имеет исключительно важное значение для истории сочинительства. Выше я уже отмечал, как важны время и язык, но эти фотографии — так же как и в работа братьев Люмьер, вскоре последовавшая за экспериментами Мейбриджа и положившая начало настоящему кинематографу, — впервые позволили показать течение времени в картинках без помощи языка. Теперь стало возможным воплотить и изобразить течение времени просто в серии фото- или кинокадров — без единого слова. Разумеется, нарисовать последовательность картинок, изображающих движение, можно было и раньше, но мало кто занимался чем-то подобным: слишком уж это было трудоемко. Фотоснимки требовали на порядок меньше усилий. И среди всех сотен и тысяч фотоснимков Мейбриджа, запечатлевших движения различных живых существ, нашлось место и для выплеснутой воды.

Серия фотографий Эдварда Мейбриджа, фиксирующая различные фазы движения

Следующая картина принадлежит кисти Рембрандта и показывает тот момент, когда царь Валтасар видит появляющиеся на стене письмена — пророчество о том, что сам он будет убит, а его великий город — разграблен и разрушен.

В этой драме наша маленькая история, наша фундаментальная частица, играет совершенно иную роль. Встревоженный появлением таинственной надписи, царь резко оборачивается и опрокидывает золотой сосуд, проливает вино. Этот мотив повторяется дважды: женщина на переднем плане тоже льет вино мимо кубка.

Здесь в отличие от сцены, изображенной на карикатуре Чарльза Аддамса, выплескивание жидкости не занимает центрального места в сюжете. Оно остается частью декораций, подобно фляжке с первой карикатуры из журнала The New Yorker, — но разница все же есть: на картине Рембрандта это не только деталь окружающей обстановки, но еще и метафора. Ведь это те самые золотые и серебряные сосуды, которые отец Валтасара, Навуходоносор, забрал из Иерусалимского храма, и присутствие их на картине, так же как и мотив пролитого вина, можно истолковать как символ излишеств, утраты контроля, порядка и умеренности: они предвещают кровопролитие, которое случится в ту же самую ночь.

Харменс ван Рейн Рембрандт, «Пир Валтасара».См. также цветную вклейку.

И здесь наша маленькая история о выливании или выплескивании жидкости начинает раскрывать свою подлинную силу. Ведь она, как и все прочие фундаментальные частицы подобного рода, обладает не только буквальным значением: помимо самого этого действия, она может означать и что-то еще. Некоторые фундаментальные частицы материи несут в себе электрический заряд. А фундаментальные частицы истории, такие как эта, могут нести в себе заряд метафорический. Чуть позже мы вернемся к этому и поговорим подробнее.

А пока посмотрите еще на одну картину. Это Гойя, и в отличие от Рембрандта, у которого все понятно и прозрачно и все отсылки совершенно ясны (при условии, что нам известна библейская история), здесь, наоборот, все чрезвычайно таинственно и неясно. Какой-то мужчина (может быть, священник) наливает жидкость (вероятно, масло) в светильник, который протягивает ему демон. При этом все вокруг буквально пропитано тьмой и исполнено сверхъестественной угрозы. Мужчина испуганно смотрит на нас, зажимая себе рот рукой. Он как будто хочет сказать, что принимает участие в каком-то запретном ритуале или заключает некую зловещую сделку, и он прекрасно отдает себе в этом отчет, но призывает нас хранить молчание. Картина пронизана тем мрачным и таинственным духом потустороннего ужаса, который Гойя умел передать как никто другой. Эта сцена могла бы послужить иллюстрацией к теме осуждения души на вечные муки. И наливание жидкости здесь опять-таки не просто элемент обстановки, а тема картины в целом. Это картина о том, как человек наливает масло из масленки в лампу.

Разница между наполнением светильника на картине Гойи и пролитым вином на картине Рембрандта в том, что здесь мы можем лишь догадываться, что означает это наливание масла. Мы понимаем, что оно насыщено неким смыслом, но смысл этот остается неясным. Это загадочный и парадоксальный образ. Свет — традиционный символ добра, а наливание масла в светильник — символ предусмотрительности и благоразумия: на ум приходит евангельская притча о мудрых девах, запасшихся маслом для светильников, и девах неразумных, которые не захватили с собой масла и не попали на брачный пир. Наливание масла в светильник, источник света, следовало бы понимать как праведный поступок, однако здесь он почему-то вызывает страх и чувство вины. Может быть, этот светильник призван озарить дорогу к греху? Или показать нам такие вещи, которые лучше было бы оставить незримыми? А если нет, то что же он означает? Метафорический заряд несомненно присутствует; для чего-то он определенно нужен… но для чего?

Франсиско Гойя, «Насильно околдованный» (деталь)

Опыт рассмотрения этой картины (по крайней мере, в моем случае) — полезное напоминание о том, что и картина Рембрандта в наши дни вызывает у большинства зрителей такое же недоумение. Люди моего поколения, знающие Библию с детства, смотрят на Валтасара как на старого знакомого: мы отлично понимаем, что происходит. Но для многих людей Рембрандт останется таким же причудливым и таинственным, как Гойя, пока они не прочитают музейную табличку рядом с картиной или пояснительный текст в альбоме с репродукциями. Обратившись к подобным пояснениям по поводу картины Гойи, мы обнаружим, что на самом деле это иллюстрация к сцене из комедии Антонио де Саморы «Насильно околдованный»: оказывается, на ней изображен глупый и трусливый дон Клаудио, доливающий масло в лампу, от которой якобы — как ему внушили — зависит его жизнь. Короче говоря, перед нами — легковерный простофиля. Теперь мы это знаем… но тут возникает вопрос: не портит ли это впечатление от картины? На мой взгляд, портит. Некоторые истории остаются богаче и глубже, если их не объяснять.

Я уже упоминал, что фундаментальная частица сама по себе нейтральна, ничем не нагружена и поэтому может принимать любую эмоциональную окраску. Мы видели, как нашу крохотную историю о выливании жидкости можно сделать смешной или, напротив, драматичной, а теперь посмотрим, какой еще она может оказаться в другом контексте. Следующая картина, «Крещение Христа» Пьеро делла Франчески, в целом создает торжественную и благоговейную и атмосферу. Любопытно, как истолковал бы эту картину умный, но несведущий зритель? Что бы здесь ни происходило, мы безошибочно чувствуем, что это некое важное действо; наша фундаментальная частица занимает центральное место в композиции (центральнее некуда!), и благодаря всем сопутствующим деталям, ритуальной обстановке и спокойному достоинству, читающемуся в позах и лицах всех участников, мотив выливания жидкости приобретает исключительную серьезность. Для чего бы один человек ни лил воду на голову другому, можно не сомневаться, что в этом действии заключен глубокий смысл.